Начало.
Жизнь продолжала нестись вперёд, бороздя окружающие просторы, где-то проваливаясь и вылезая снова. Навстречу бежали лица, маски, улыбки, снова лица, неслись и оставались на том же месте. С высоты птичьего полёта всё это казалось чересчур комичным в своей однообразности. Природа открывалась с таким же успехом.
Перо уверенно чувствовало потоки надвигающегося воздуха, планировало, где-то снижалось. Тело было расслаблено и предоставлено куполу небесному, что распространялось от востока до запада, при том не заканчиваясь. Взять небольшую высоту - так, чтобы чувствовать запах леса под собой, его дыхание, внутреннюю жизнь. Зрачок колыхался в мутной зеленоватой воде и фокусировался на всякой мелочи вокруг. Небольшое пятно, почти освобождённое от мелкой растительности и тонкого снежного наста, в середине которого рос внушительных размеров дуб, было отличной стоянкой. Крылья автоматом прижались к телу, и за считанную секунду, Хелен повисла над деревом, затем аккуратно приземлилась на толстую ветку, вытянув лапы с мощными когтями. Мягкая кора, кишащая личинками древесных паразитов уютно встретила странницу, которая цепко ухватилась за опору, и, сложив крылья, хищно огляделась.
Итак, обстановка была очень спокойной и своей этой тишиной орала именно то, что Хэл всегда и слышала: "Ты здесь лишняя!" Но остальные то не лишние. Они все что-то делают, копашатся, роются, бегают, лазеют, а ей нельзя. Она не нужна тут совсем, в прочем как и всегда, впрочем как и везде. И почти всегда верная её спутница теперь болталась в неизвестной близости или совсем даже отдалённости от Хелен, к чему последняя привыкла и теперь подобно статуе, вцепившись в уже израненую кору, восседала на одной из веток, наслаждаясь запахом набухающих почек и скорого пробуждения природы и, возможно, нового скачка вперёд. Ну что ж, посмотрим, что нас ждёт.

Тишина разорвалась, осквернилась, потеряла честь. Её втоптали в грязь сотни голосов смертных, что соревнуются с друг другом нескончаемую вечность, ссорятся - мирятся, ненавидят друг друга и призирают не таких как они, лицемерят, уничтожают правдивую тишину своей грязью. Зачем? Как так? Они сами не знают, ничего не знают, а делают вроде вид, немощный внутри и накрученный снаружи миллиардами позолоченных колец и бриллиантов. Все они знатоки чужих жизней, предрассудков и стереотипов, но настолько глупы, что о себе не ведают. И мы одни из них. Как так? Ведь мы чисты и праведны. Такие же, жалкие и лицемерные лжецы, разрывающие нежную плоть молчания, плавающего спасательным кругом где-то там на поверхности, но нам уже далеко, мы почти на дне. Не достать, никак. И продолжаем, падать вниз, поднимая неугомонную пыль вокруг себя, пустую, ненужную, но отчего-то обязательную. Кто-то придумал - все повторили. И мы также. Как так? Просто, как сделать шаг к соблазну.
Очертания земли приобретают живые формы, как-то странно поднимаются, постепенно отделяясь от корней, или там где-то рядом. Как красиво не заметить обыденное, что перед глазами каждый день, а мы слепы, а нас опять обманули.
- Ааа, опять уподобляешься... - рассеянно, вяло, будто еле поворачивая язык, упрямо смотря вниз. Маленький зрачок плещется в мутном море с разводами нефти и прорастающими водорослями, где-то скомкано образующими тину совсем к краю. Шея повинуется рефлексу и криво изогнётся вниз, недовольно и как-то по-старчески. Но нас ещё хватит на сатиру, мы ещё дадим жару в иронии, мы ещё вроде те лицемеры. Хватку не ослабили, и продолжаем пугать свет своим непостоянством и пустословием.
- Не видишь разве, серый волк, что частью неба боле не являюсь?
Слабый намёк на своё всего лишь превосходство в двух метрах, не иначе. Дерево смертно - растёт из земли, значит ждите своей очереди. Голос вроде оживиться, вильнёт как обычно в сторону мажора - минор оставим, он уже забыт до той секунды, когда сыграть усталость будет кстати. Расправила правое крыло, вытянув его словно ленту, красиво, изящно, грациозно, будто красуясь - все птицы такие. Неотделимая часть - кокетство, внутренняя язва, надменность и пустота во всех ненужных движениях. Но так надо. От системы не уйдёшь. Теперь только, озаботясь, длинным пером, проводя крепким клювом по нему, такому вылизанному в сотый раз до дыр, ждать острого ответа.

Они опять встретились. Противоположные в такой своей непротивоположности одновременно. Чёрт знает что они, слившись воедино, находящиеся рядом, вдавливающие свою жизнь в кромешную тьму всё дальше и дальше. Так запредельно близко и так низко. Отличий то - одной известно, другая же стремится ввысь. А мир перевёрнут, и всё полёты заканчиваются в пропасти. Вот таак. Какая-то жалкая несправедливость, не думаете? Надо добавить ярких красок в кислоту повседневности, что разъедает до костей, а кости до праха, а праха то больше нет. Продолжая идти к соблазнам, извиваясь под навязчивыми трудностями, приобретает навыки, готовые сыграть правильной струной, но куда там - послушной рабой пиликает гнусные мелодии, от которых иные ловят кайф, щёлкают пальцами и начинают отбивать ритм. Уничтожая очередную душонку своим лицемерством, вдруг вспоминает, вспоминает многое. Когда-то посчастливилось услышать из чужих уст, что будто Крах она. Засмеяться над этим. Смех сквозь слёзы. Истинно так.
А той опять не хочется отвечать, сросшись с могилой - мертвячка. И тут поистине живой взгляд затуманиться лёгким раздражением, сощуриться как всегда у птиц нижним веком, вот так совсем не по-доброму. Уже совсем оторвался от крыла, что продолжает висеть в воздухе, медленно опускаясь и прижимаясь к туловищу, в надежде найти своё спасение. Следить, молча за движениями себя в будущем. Вон оно - там под деревом, наворачивает круги, смотрит хитро, одевает маски и улыбается.
Рот искривит похожая улыбка, пройдёт трещиной по костяному рту, ужасная, отвратительная, с опущенными уголками, самая неприятная из улыбок-усмешек, что есть на свете. Какая-то глухая злость внутри заполнит пустоту, засмеётся громко, сильно отдавая по стенам души своим гулким эхом. Душа опять в миллиардный раз сожмётся, немощная, униженная, слабая, потухающая на глазах. Знала бы, Хелен, что творится там - внутри тебя. Не знает, и не хочет знать. Отвратительная в своём невежестве, она продолжает купаться в грязи вокруг себя, принимая это всё за бальзам души. Отвратительно, действительно отвратительно.
- Всё то же, всё тех же, всё с теми же. - прервав несуществующую мысленную цепочку в самом её корне, резким ответом, пустым, ничего не значащим. В прочем какой вопрос - таков ответ, и это так. И Хэл никогда не сдержится от соблазна плюнуть в лицо кому-нибудь его же оружием. Не было ещё такого случая - не зарегистрирован в истории.
Но надоело сидеть на месте, поэтому молчаливая сосредоточенность и прыжок вниз. Два метра с раскрытыми крыльями будут говорить о себе секунду-две. А потом всё, потом земля. Холодная, сырая, перегнивающая под талым снегом в сотый раз, но настоящая, живая в своём "невеликолепии". Может, действительно, уподобляться ей? Ещё одна глупая по всем статьям мыслишка, от_вра_ти_тель_но.

Стальные часы в ядре этого мира отбивали свой неподдельный ритм, разрезая чужие мотивы. Все были обязаны подчиниться, и безжизненно подстраивались под счёт их лет - всех и каждого. Все похожи, абсолютно одинаковы, нет уникальных - их просто неет. Она то знала, что это всё маски, вернее верила, слепо, в какой-то мере наивно. Всех - под себя, под одну гребёнку. Раз такая существует Хелен, то у остальных она просто прячется за сотнями замков. И её совершенно не волнует то, что даже после смерти противные железяки не дряхлеют и не падают мёртвым грузом в пропасть всех всех масок этого мира, и там на свалке они не лежат вечность, разлагаясь. В точности как мы. Глупая, но считающаяя себя умнее всего на свете.
И снова вопросы, вопросы в голове, вопросы из уст, вопрошающие взгляды, улыбчиво-острая игра. Привыкая, привыкая к своему наркотику они больше никогда не откажутся от него, никогда не сумеют, не смогут. Характер будет с треском разламываться на части, а они не смогут. Никто не может, лишь редкие, но Хелен опять смешно - она не верит.
- Брат мой ветееер да глупая интуиция, не знаешь развее? - смотреть в полузакрыте глаза, выискивая хоть что-то живое, настоящее не приторно-отвратительное. Но склеп молчит, гробя сзонание своей могильной тишиной. И ждать ждаать ответа, может вечность, может две. Давай по три сразу, а? Чуть опустить шею, параллельно земле, ещё сильнее ощутив ледяное веяние уходящей зимы, но она жива, все они живы. Вся природа будто сговорилась нам назло. А нам то что? Что было - всё равно растеряли, теперь только упрямство, с которым изощряемся над своей жизнью по-всякому. Всему своя ненависть, которая вновь летит бумерангом в голову - и не спастись. Кто же споёт реквием по нашей судьбе и утерянным надеждам? Никто, все плюнут и порадуются или промолчат, потому что все такие же, всее без исключения. Но всего лишь необоснованное мнение прогнившей птицы.
Лёгкое тело извивается подобно ленте где-то на десяти сантиметрах от земли, мерно покачиваясь, но вот застыло. Взгляд как всегда нахален до предела, и пытается пробраться во все закромки чужой души. Дыхание теплется совсем внутри, не показываясь на глаза, сжимаясь в лёгких. Совсем скромное, тихое, боязливое. Но вам не дождаться - она не упадёт замертво, вот так просто, без боя.
Вдруг всё вокруг становится интересным, раскачивается, несётся, движется вперёд или по кругу. Животный интерес собеседника приобретает нотки теплоты, с которой мясник режет очередную скотину, и когда острый нож врезается в жирное брюхо, он только мерно покачивает головой. И так убрать бы все эти декорации, закрыть сцену светонепроницаемой ширмой - читает книгу человек или лепит. И разве что вздумается ветру слегка приподнять занавес, и начнёт рябить в глазах до этого момента идеальная картинкаа, пойдёт волнами, потрескается, исчезнет, уступая место навязчивой действительности. И опять никуда не деться. Теперь же, ощутив на себе этот поистине жуткий взгляд, не отвести мутных и опасных глаз, не сделать шаг назад и нерасправить крылья. Хелен выпрямиться, проведёт лапой по земле, развозя остатки снега по одной троектории тремя линиями, ощутив холод и хрупкость непостоянства этого мира. Как будто ничего не стряслось.
- Гнутое железо и горькая ржавчина, я бултыхаюсь где-то между ними. - небольшая сосредоточенность над своим прошлым, капля искренности в печальном вздохе. Но секунда прозрения гордо кинется в бездну, не желающая быть растерзанной пираньями, что плавают там внутри, у этой странноватой птицы. И всё вновь пойдёт по кругу - взгляд действительно примет стальной оттенок, зрачок сузится до неузноваемости, потерявшись в грязном море, среагировав на движение солнца. Уже никакого открытого нахальства и уступчивых движений - всё как и подобает ситуации. Рискни, Фенфае, авось получится.

Грязная слякоть этого мира была ужасающе пропорциональна вывернутым наизнанку внутренностям. Кто их вывернул? Не сами ли они? Своей гнетущей непокорностью они действуют совсем расчленно, бракуют главный аппарат. А всё от червивых сердец под мягкими слоями пуха да перьев, да токной прочной кожи, где-то там под сантиметрами мышц, откачивая кровь как жизнь из всех уголков тела и пуская её вновь, но чистую ли? Что называется - вопрос на засыпку. Рассыпемся пока придумаем остроумный ответ, подхватим интонацию и как-то криво выдадим очередную ложь, перед этим вдоволь засыпав несчастного оппонента своими пыльными комментариями, пустыми и однотипными, по краям которых стекает гадкая желчь. Ей иногда кажется, что держит она в когтях эту жизнь, спокойно и непринуждённо. Она закрывает глаза, и тянется, тянется эта самая настоящая улыбка тонкой трещиной. Сейчас же мир под ногами вертится и меняет формы. Старые ключи забываются новыми поколениями, старые же не желают быть разбитыми новыми рамками и живут однотипным прахом, вечно спохватываясь на фразах. И она придёт к этому. Когда-то будет озираться в темноте, боясь ступить на лунный свет, выкрикнуть, сделаешь шаг, сдвинуть кого-то с места, показав себя. Забудет она, захлёбываясь в маразме, все свои выходки молодости и будет считать себя по-прежнему королевой. Несчастная и сморщенная вызывать жалость она не сможет, ибо найдётся тот чёрный сгусток энергии, который все ещё будет работать на отлично, выдавая ежедневные порции негатива.
Как же она смотрится сейчас? Такая же нелепая и отвратительная? Или две спутницы смотрятся на удивление гармонично. Комики.
- Всё происки той силы, что ещё способна заставить твои веки быть хоть иногда, да открытыми. - её точка зрения. Издевка. Ответ подобно вопросу уедет куда-то в сторону на своих маленьких и неудобных колёсиках. Взгляд рассеянно ускользнёт туда же, почти забытые зрачки вновь покажутся, резким и ярко очерчённым кругом они будут прикованы к краю той мутной воды, что плещется и не даёт понять. Что понять? Кто она - эта Хелен? Ей самой это понять не дано, а вам - тем более. И вся эта круговерть вокруг не сравнится со внутренними мироощущениями, прогнившими до боли и царапающими, пытающимися достать до ещё белого и чистого, неосквернённого душевного уголка, который подобен птице, вид которой так нелепо был напялен кем-то свыше на омерзительный каркас развратных мыслей и презрения. Всё это трухлявые кости. И бьётся эта часть души тем светлым существом, прямо противоположным его хозяйке. Но сил больше нет - они вымерли, убежали, скрылись и ушли в темноту. Их трогать больше не надо. Запуганы и несчасны. И на все эти безумные выходки Горькой, привыкнув, но чётко отыгранно на каждодневных жизненных репетициях, Хелен приоткроет клюв, но там нет ничего страшного - там нет оскала и острых клыков, и яда там нет. Его родина намного глубже, поверьте. И так, зависнув на минуту, будто бы удивляясь и насмешливо говоря "подруга, да тебя снесло!", резко захлопнуть, одним чёрствым щелчком по мозгам. И поползёт эта странная улыбка по костяному и острому рту, чёткая, резкая и в тоже время заискивающе-плавная, обнажит всю внутреннюю хитрость, исказит туманы и мечты.
- Не бойся, я не собираюсь делать этого сейчас. - голос будет стелиться где-то вдоль земли, на двух сантиметрах. Такой низкий, шипящий, пугающий. Дым. Это всего лишь дым. Некчёмный, однообразный и скучный. Он подобно змею, мягко проскользнёт в вас, и обвив всё внутри, потянет на себя. Опасный и своевольный.
И всё в этой жизни кажется простым, но многочисленные маски, что лезут у некоторых через горло, давно испортили картину и разрезали своим лицемерством неидеальную прямоту. Отныне все немы - никто ничего не знает. Горечь в улыбке, а в глазах мелькнул тот самый, блуждающий огонек.

Тошнотворное желание выплюнуть все свои эмоции, без остатка, на сырую землю не отступало. Волчица подняла голову, встретилась со взглядом птицы - снова, вновь, опять. Этот взгляд был подобен скальпелю - он разрезал, пытался проникнуть глубже и дальше, чем обычно позволено, к самому сердцу, которое, предчувствуя скорую остановку, то спотыкалось, то торопилось вновь, то внезапно смирялось с возможной утратой и переставало биться вообще, вяло трепыхаясь в груди.
противно.
Её губы разъехались в понимающей, болезненно-лукавой усмешке, когда она услышала шаткий, неверный и сомнительный ответ на свой вопрос. Улыбка эта стала еще глубже, когда она восприняла и ту информацию, что получила в ответ на своё предостережение, если его так можно назвать. Скорее, это была просьба.
Не лезьте в мою душу...
Она изогнула шею, заглядывая птице за спину, задумчиво щуря глаза и сохраняя молчание. Не было желания нарушать этот покров могильного тумана, этого напускного безразличия и серой, вялой усталости. Они хотели быть меланхоликами, флегматиками - все до единого, лишь бы лежать спокойно и любоваться звездами. Но жизнь в движении - всё неподвижное станет прахом, рано или поздно. Впрочем, живых существ постигнет та же участь.
Словно бы изумленная этой мыслью, волчица отошла от Хелен только лишь для того, чтобы наткнуться на своего сородича. Возможно, врага. Но в данный момент потенциальный противник напоминал кучу жухлой листвы с горящими желтыми глазами. Хотя, нет...
- Глаза-то мутнеют, пеленой затягиваются.
задумчиво промолвила, вдыхая запах и не понимая, почему она - Горькая, так вот сидит у незнакомки, сидит спокойно, не отдавая себе отчет в том, что чувствует, думает. Она, Фенфае, не контролировала себя совершенно. Её вновь заполняла пустота - гибко опутывала своими лианами по всему телу, сдавливала у горла, оставляя невидимые шрамы. Равнодушие всколыхнулось в карих глазах, но тотчас пришло воспоминание о Хелен - стальном взгляде, костяной усмешке - смеются скелеты...
- Не хочу быть такой, как ты.
Четко, звонко, как синицы тинькают весной - серебряные колокольчики наступающего тепла, олицетворение жизни. Должно быть, это всего лишь мания - быть индивидумом, быть такой одной единственной, неповторимой, но...
Это всё пустое.
- Эй, ты жива?
Волчица не лежала, она стояла, всё равно так мучительно напоминая Горькой прошлогодние листья. Пасть открыта, судорожные вдохи и спазмы по телу, кое было напряжено до крайности. Кажется - тронешь и переломишь ту стальную, металлическую нить, что не дает её телу распаться на куски, что держит эту волчицу, что собрала её в единое целое...

Запустит тонкие пальцы в податливую плоть, в тёплое, в мягкое, в трепещущее - заурчит любовно ласковым зверем, сцепит зубы, рванёт на себя трахею. Алыми каплями из пасти, как фокусник заядлый, потянет на себя шёлковых ярких платочков цепь. Расцветит игольчатую улыбку охрой. А ты всё чувствуй да корчись, да задыхайся, стелясь животом по мёрзлой ещё земле, брюхо рыжее пачкая. Жаль не себя, а шкурку и время: брезгливый ты ведь зверь, отчищать придётся..
Наконец - успокоилось и улеглось в груди. Свернулась уютным калачиком боль, сведённую судорогой спину отпустило. И ощущение реальности происходящего вернулось, хотя - что есть реальность? Фантазм сознания неизвестного циника, вряд ли больше. Впрочем, не станем о метафизике, Лэни вздохнула и, смакуя неприятное медное на языке, спрятала в лапы нос, переводя дыхание. Детский жест, скорее достойный иного несмышлёного щенка, а не рослого зверя, но уж очень неспокойно было на душе. Мерзко, душно - часто вздымаются волчьи бока, стараясь перебить вкус собственной крови на прелую прошлогоднюю иглицу и пряное амбре весеннего леса.
Чужой голос.
Рядом, буквально в паре метров, с подветренной стороны да ещё и вне зоны обзора, умудрилась она пропустить приближение терра инкогнито.. Правое-то око незряче, пусть даже нет ни устрашающего бельма, ни зияющего провала, а только тонкий средь шерсти шрам и болезненно суженный в точку  зрачок. Подобравшись, чуть резче, чем следовало бы, Ланге обернулась к источнику участливой реплики - сидящая рядом с ней серая смотрела равнодушно, с налётом напускного интереса, таким могли бы почтить в меру диковинный экспонат лесной картины. Пейзаж затейливый или, скажем, дольмены, интереса для зверья не представляющие. Чувствовать себя частью экспозиции было вдиковинку.
- Менее, чем хотелось бы, - чуть растянулись уголки чёрных губ, насмешливые морщинки у лютиковых глаз. Обезоруживающая явная самоирония - отношение Лэни к себе было утилитарным: не то терпели, и это снесём; своеобразная защита от чужой жалости, выливающейся на агнца с самого нежного возраста. Не надо этого, спасибо, натерпелись. Худшее, что можно сделать относительно чуть менее жизнеспособного, чем следовало бы, существа, это намекнуть на его ущербность - по-жа-леть, помощь предложить, выделить среди себе подобных ненужной опекой. Вот и отбиваемся как можем.
Клёкот птичий? Хитиновый скрежет лощёных жёстких перьев? Вот уж не думала она, что пернатое существо может составить компанию в степенной беседе. О чём им, серафимам небесным, беседовать с нами, кто в крови да грязи земной не то что руки выпачкал - по колено увяз?
- А это, надо думать, могильщик. По мою бестолковую душу - изъять да проводить куда следует?
Хрипловатый голос, больной. Но всё скалится добродушно и открыто - а что нам скрывать, когда кроме пары мыслей и не держит в этом грешном мирке ничего?

Удобно распластавшись по толстому слою грязной земли с останками всех проходящих здесь поколений и сломленных империй, полупрозрачные, не имеющие ни цвета, ни вкуса, ни запаха, нелепо разбросанные куски снега, вдруг так отчётливо резко врезались в острый взгляд. Такие увядающие и несчастные, непонятно холодные они или тёплые, всё такие же серые, меланхоличные. Мерзкая прозрачность. Кому она нужна? Хелен молча пробегалась по ним своим взглядом, изображая во всём лучистую улыбку, слишком приторно. Захочется откашляться и выплюнуть. Не так то просто. Серая, спрятанная под ложной искренностью надменность, гуляла ветром по всему телу. Вломилась во все органы, сосредотачивая их работу на себе. Как красиво и медленно, маскарадно и детально, вырисовываются бурые крылья. И вся она покрывается темнотой: чем старше - тем меньше светлых мест. Всё говорит об одном. Говорит? Мягко, очень мягко. Кричит, показывает, сдаёт. Но многие не понимают намёков. А Хел пользуется. Да, таа милаая Хелли, что покроется закорузлой серостью и будет скрежитать своим положением. Всё это происходит и сейчас, но надёжно, отлично спрятано.
Насмешливые реплики Горькой останутся без внимания, лениво проползут мимо, ни разу не остановившись. Вслед за хозяйкой, исчезнут. Может навсегда. Нас же это совсем не волнует, новая цель, пока не знающая, что её ждёт. И плевать, что с предыдущей считаются подругами, пугают свет вместе. Разные в мировоззрениях, они надоедливо сводят всё к одному, подчёркивая, каждая по-своему, свою уникальность во взглядах. Тёплое выражение настораживающе сбежит, не выдержав своей фальшивой роли. Все предают и всех предают. Крылья окончательно прижмутся к телу, закрывая своей чернотой белые разливы по бокам и к лапам. Спрячут. Всё несоглосованно, нет организованности. Диверсанты в рядах, скомканная картинка. Оторвать да выбросить, разорвать и метко закинуть в корзину очередной клочок бумаги, выкрашенный в чёрный цвет, смакуя маленький триумф. Мелочь. Весь мир из таких, иначе бы, и Хелен, скучая, просто вылавливала добычу, монотонно скользила ленивым взглядом по встречным лицам, и разворачиваясь спиной, отправлялась бы восвояси. Но нам повезло - мир играет всеми красками, что невольно мы пользуемся этим.
Чужое страдание уже давно не вызывало жалости, только маньяческий, совершенно ненормальный интерес. Как он привычен в своём теле, в своих мозгах. Вечный гость, вернее житель, квартирант. Мы предоставляем скидку, а потом и вовсе бесплатно. На хриплую реплику - чёткий ответ со всей многогранностью переливов своего же голоса, чарующего многих.
- Не обладаем такими привилегиями. А что, уже так хочется в страну звёзд? - и вновь вопрос, вежливый, учтивый и неприятный. Только наедине с собой, иногда, подобрать правильные слова, впервые не сфальшивить, перестать улыбаться. Жаль, что такая традиция не распространяется на всех. Жила бы Хел, не зная бед, да глупая она! - фраза вполне в репертуаре Фенфае. Внезапное воспоминание задавили глумливые мысли и почти дохлые с гнильцой полезли к сердцу, направляя на путь ложный.
Сверкающая сталь будет чуть тише и повеет всего лишь прохладой, сонная тень улыбки отпечатается навсегда, пройдя сквозь пелену жёлтой горечавки, слегка заплесневелой. И опять. Опять этот приём. Всё видно, всё напоказ. Плесень и гниль, ржавчина, грязь - потрясти, брезгливо сморщиваясь, и выкинуть. Очистить руки. Разве что никто пока не морщился, кроме как от злобы, а зря.

В тёмных глазах остывала роса, на первый взгляд бросались тонкие блики паутины, разросшейся, пустившей нити, как диковинное растение запустелости и забытья. Внутреннего, свойственного некоторым из этого мира, старающимся вовлечь всего себя в мир иной, невидимый обычным тварям, смертным, и им в том числе. Глубокий интерес порождает дурные помыслы, которые иногда слегка придавливают раскалённую сталь к сердцу, выдавливая из него кровь, как сок из граната. Визжит оскал на чужих мордах, расползается вальяжно, открыто. Неотёсанную грубость порождает злость, ржавый гнев скрипит внутри, старый, изношенный, но вечный. Горит в нём огонь, поддерживает жизнь, разжигает пламя мести и изливается потоками лавы на встретившихся неудачников и недоброжелателей. Всех вместе, всех в кучу.
Развратный ветер, который по своей привычке ведёт себя непредсказуемо, развеет помыслы, унесёт остывшим пеплом интерес. И вновь потухают огоньки в зеркалах души, затягиваются пеленой и серостью. Но эта притча не о нас. Мы смотрим долго, выжидая. Момент - бросок. Извилистая тропа, гнусавые голоса связанных в единое целое мыслей - плохих и хороших, тесно прижатых друг к другу, пожирающих себе подобных. Печально в этой схватке, что черноты больше. Расчёты десять к одному. Тошнотворная смесь внутри не подкатывает к собственному горлу. Что ж, самодовольная приспособленка - удачно прижилась. Поздравим её с победой, других же - с их собственными ошибками.
- Мне бы то-оже да адреска не знаю! - последние гласные сорвутся на повизгивающий смех, расползутся корнями по лёгким, выдавливая из них смехотворную жидкость. Ветер опустошит всё внутреннее пространство. Тихий скрип, мрачная сухость в темноте под сотнями ярких покровов, кричащих на сцене помпезного театра с тяжёлыми декорациями и актёрами на цепях. Выжимая все силы из своего голоса, что сойдёт совсем на нет, обретёт вертлявый покой и смолкнет. Зашуршит только где-то в гортани сродни высохшей на ярком солнце листве по осени сухой или лету жаркому.
Абсолютная пустота насчёт размышлений на чужую реакцию, это скучно, это неинтересно. Далёкая параллель - Хел же так любит произвести нужный эффект, сразив лучом фальшивого прожектора прямо в глаза. Всё что они ненавидят. Вся странная недоброжелательность с, казалось бы, искренней улыбкой всё равно сведётся к одному, и под ручку, опустив голову, придёт на казнь, и будет расстрелена поселившимися в мозгах клыкастыми тварями, что одеваются по утрам в овечьи шкуры и распевают сладкими голосками приторную песню интересов чужих и собственных. И ни одна струна да не сорвётся. Лживая дрянь.
Резко успокоится дикий хохот внутри, сердце привыкнув к своего ритму перестанет болезненно трепещать, боясь разрыва от передозировки фальшивых эмоций. Наклоняется, до этого поднятая голова. Наклоняется к земле, изучающие и медленно, будто немного смеясь. Выступающие брови агрессивно прикроют темнеющие глаза, цвета оставленного гнить на окраине, пруда, покажут всю коварность и недоброжелательность. Отходчивость и наивность незнакомки, убегающий взгляд. Она отворачивается, потоки рыжей шерсти перед глазами. Интересно. Вновь зажжётся внутри резкий огонь, будет лизать стены внутреннего склепа, что уже начал расти, как горб у иных. Да не сожжёт он его - только увеличит. Что будет, если подойти? Игра. Этот день на острие, шальное зарево в ушах. Разлетаются перья под натиском ветра, оседают и вновь уносятся, осмеивая глупую птичку, по свету. Да может всё не так? Гарантий нет - никто не выписал и не будет этого делать. Она сама в своих лапах и со своими мозгами. Так что же?
- Обыватель, должно быть, не к чему себя не готовит? Или наоборот? - медленно, тягуче. Кипящая смола стелется по земле, растягиваясь на километры, растягивая гласные. Она подходит

Спокойствие разливалось шумным морем за все границы, затем утонщалось. Полупрозрачное полотно не выдерживало под натиском всех сторон, что тянули одеяло на себя. Расходились тонкие нити, пышным звуком смерти исчезали они в кромешной темноте разума, где только изредка зажигается свет искренности и милосердия, когда змеиные челюсти страшной твари раскрываются для того, чтобы сожрать очередную неразумную мыслишку, что выплыла не в свой час, а в час головорезов. Они правят круглосуточно, вокруг зверя, рядом с ним, наполняя его чёрной желчью и пряча внутренний свет, что они между тем хранят в непонятных своих интересах. Хитрые и трусливые твари, однако правят. Всё это вызывает внутреннюю усмешку, и вроде бы нечего терять. Да кривиться она как крысиная, трескается, морщаясь, некрасиво. Ломаная линия вся в слезах горести. Поистине красив и величин внутренний облик, да Хелен себя не осуждает.
Зависимость от чужой реакции окончательно доедает мозг столовой ложкой по утрам, дням, вечерам. Чопорно красиво, за шторкой, зубоскалая пасть, размазывая остатки по столу. Всё это веселит, скачет набитый пухом зверь, покрытый лаковыми перьями, что блестят на солнце, словно усыпанные миллиардами частиц дешёвого лака. Она вкрадчиво улыбается, в то же время уверенно, красуется, как-то непонятно выделывается. Хелен смеётся и оценивает, нож интереса проходит через всё тело, парализуя его в одном направлении. Здравая часть мозга как обычно отключается, её меньше, она слаба.
- Кем ты меня считаешь?
Шею чуть назад, лёгкий ветерок перебирает ряды мягких перьев, что пестрят невыносимо и съедают, привыкшие к серости глаза. Тонет спирохетное тело в этом величавом наряде, не видно отвратительной гусиной кожи, что прячется очень умело и наводит грим на свое неприятное лицо. Голова поднимется, вверх, немного надменно с привкусом аристократических манер, Хелен будто бы успокоится. Искупительная улыбка, маленький вздох. Впервые искренность, действительно так. Всем видом говоря "да я тебя понимаю". Пройдёт секунда, одна из вечности, промелькнёт со всей надлежащей скоростью, умчится, пока не убили. И снова прозрачная сталь внутри через клубы ветеиватого дыма с оттенком гнили на полях по грязной осени. Так и остаться стоять на одном месте, почти не шелохнувшись, ощущать, что повлиять на что-то ещё можешь, пусть даже так, искушающе. Пальцы загнуты в обратную сторону, да только не у Хелен, внутренняя, расшитая золотом улыбка чеширского кота. Все они живые, у каждого свои инстинкты, но есть ли разум?

Скользкие механизмы внутри хватали за кожу и нагло тащили вперёд. Им было неважно, что цепляешься ты за землю, за вытянутые лапы веток, за чьи-то пасти, что проходят сквозь тонкое, почти мышиное тело, с весом отъевшейся мухи. Они тащили вперёд, лязгая цепями, перекрикивая нецензурными словами друг друга, всё больше утопая в грязи, и затягивая туда неудачницу, коей посчастливилось потерять разум от собственной фальши и высокомерия. Обладая говорящей внешностью, причём говорящей о чистоте помыслов, красоте, справедливости, она нагло срывала с себя эту ипостась, оставаясь совсем без кожи только потому, что не могла сдерживать себя. С виду это всё невыносимо жутко, и потягивает едким дымом на садизм над самой собой. Да только крохотный мозг, что просчитывает каждый поворот винта в этой жизни, не уловил ещё своими датчиками эту гниль внутри, что распространяется как вирус и ломает перворождённую систему. Хелен продолжает лететь по жизни, смеясь, не заглядывая внутрь себя, но активно осуждая других.
Сейчас, она почти нарвётся на конец собственной жизни в этом безоблачном весеннем лесу, расцветающим впервые за этот год и дающим жизнь всему своему царству. Но Хел лишняя, тут уж протоколы не пробьёшь, не получится. Безликих прав здесь не существует, не распространяется, хотя бы потому что, каждый сам за себя. У каждого свой конец каната, что только растёт под натиском нехороших помыслов в адрес друг друга. Судьба смеётся, сталкивая несколько жизней лбами и растаскивая их вновь, позволяя ощутить в каждой немощной клеточке своей небывалую дозу адреналина. Она подпитывает как наркотик и раскаляет чувства до предела. Опустить все эти нервы до первозданной воды, и зашепит недовольная стерва внутри каждого, пойдёт дымом, да исчезнет, совсем отвяжется, чтобы словно феникс возродится снова, соседствуя со внутренней обманчивой грязью, со злом в каждом.
Интересно чувствовать себя немощным и быть окутаным с ног до головы первобытным страхом. Да это чувство глупцам незнакомо, здесь же правит гордость, как ни странно. Единственное, что ещё живёт и может подавлять клацканье пакостных и недолёких пороков. Хелен приподнимет узкую бровь, тонкая мембрана над глазницами, называемая кожей, потянется вверх, таща за собой неввесомый пёстрый пух, великолепие которого может также скоропостижно угаснуть, как и его хозяйка - как духовно, так и физически. Едкий смех в глазах разразиться сонной бурей, и немного устало, но не теряя бдительности, отразится внтуренним оскалом нервов, оголённых и между тем недовольных. Гадкий пульс по закону физиологических процессов, войдёт в свою новую ступень, и сродни ситуациии застремится быстро и трусливо. Наивно, он хочет вырваться, да только погибнет без нескольких связнаных с ним тканей, мышц, сосудов, вен и главного ядра всего кровобращения, что также силится ускользнуть, почти с болью ударяя о тонкую наледь костей. Да только не смекнёт птица, что амбции заведут в бездну, оставят там и больше не приедут. Только крылья почти отдельно, острым рефлексом, проснуться и отрываясь от тела, чуть приподнимутся, расправившись. На них будет играть ветер, вместе с солнцем, что подобно мягкому прожектору рентгеном просветит каждую жилку.
- Ты тоже хочешь вступить в Игру? Или у тебя мозгов хватило не ввязываться? Да, только представь себя мной, пусть даже маленьким, вжавшимся в землю комочком, пред властным взглядом победителя. Рискнёшь? - она надсмехалась, хотя в тайне обожала следить за этой странной Игрой, что ещё жёстче сталкивает всех лбами, где другой стороне уже не выжить. Ооодууумаайся, странник. Мелодичный звонкий шёпот крадётся по стенам внутреннего склепа, своими тонкими когтистыми лапами пытается пробить дорогу к гортани и выплеснуться, наконец, зажить так как хочет, уйти из заточения, из своей ледяной темницы. Но это всё привычно. Хелли после раздражающей фразы молчит, давая время на раздумья, и медленно отступая по влажной земле, косясь то на играющие блики солнца, то на грозяющуюся сверху лапу, то вовсе окунаясь в желтизну глаз незнакомки, угадывая чувства. Подобно змею, она извивается в когтях коршуна, и скользким ужом со всей пресущей изворотливостью выскальзывает на некоторое безопасное расстояние, ощущая кожей невидимые шероховатости чужих когтей и их первобытное желание разодрать жертву. Выдержав безопасное расстояние, она опустит крылья, по-хозяйски прижмёт их к телу, прочертит угловатую ломаную улыбку, что мелкими шажками приближается к уважению к незнакомому существу.

Отредактировано Helen (2011-05-01 11:16:36)

Игра в игре, чешуйчатый костюм, отливающий на солнце золотом, жидкой резиной перетечёт на другой каркас, распластается по земле в нескольких метрах от сонного кролика, и размазывая брюхом грязь, будет приближаться. Вкрадчиво, медленно, осторожно, по тонкой нити, связанных в одно целое жизней. Слишком опасная роль игриво вылезет из лап со всей пресущей лёгкостью и устремится к новому актёру. Забавно. Забавно, вот так вот крутимся всю жизнь, смешивая дорогой грим с водой, выдавая за жидкое золото. Вроде погоня совсем позади, но отчего то виден её разномастный хвост перед самым носом. Со стороны это настоящая смехопанорама, но рискнув оказаться внутри, мы просто окажемся латентными жертвами, не более того.
Язвительная улыбка нагло маячила перед мутностью глаз, заявляя о себе очень манерно, и между тем, открывая свои скользкие помыслы, так, чтобы слабые мира сего были готовы к схватке когтей и лап, пастей и клювов. Пролетала ли мимо тебя когда-нибудь шальная пуля, нерадивое существо? Прорезали ли острые клыки свистящий натруженный воздух совсем рядом, в ничтожном миллиметре, грозящим совсем исчезнуть со всеми вытекающими последствиями? Или не случалась таких вот казусов, когда сердце обретает способность небывалого движения вверх по пищеводу, сталкивая на пути своём несущуюся душу, что цепляясь за несуществующие выступы, стремглав и не оборачиваясь, стремится вниз? Возможно было, возможно случалось, но брезгливый ум, саркастически морщась отсеял все ненужные последсвтия психологической травмы. Или наоборот, судьба оказалась черечсчур бережлива, и жадно, с остервенелостью охраняла своё пустое сокровище, пытаясь вытрясти из него хоть что-то существенное. Но мешок пуст, или сундук, или ларчик. Но открывается не просто, нет инструкций и пособий, поэтому предлагаем попросту ломать голову, если хватит очень изме-енчивого терпения.
Весь моральный облик ситуации уже давно бил тревогу, стуча в общественный колокол страхов. Не чуя дыма и не слыша тяжёлых надрывистых басов ,жители спят, связанные по рукам и ногам своим стереотипным мышлением. Вечности не хватит, чтобы разбудить их, и в этом есть беда почти каждого, и Хелен здесь царствует.
Побудительная реплика с раздражающим вопросом сыграла свою роль немного по-другому, и разогрев остывшее железо внутри, смеясь, умчалась вдаль, и может больше не вернётся. Страх же, стуча кулаками в тяжёлую дверь, не может добраться до темноты, окутанной паутиной с клыкастыми тварями, монотонно грызущими все адекватные мысли, как жалкую кость, давно по сотому разу облизанную, но всё такую же крепкую. С виду несмышлённая, задрала голову вверх, смерила учтивым взглядом родную стихию, что ласково отразилась, смешавшись с грязными тонами, радужки. Вновь опустила, немного игриво, под стать ситуации. Обыграем по-другому.
- Как добросовестно. У меня не было информации, что такие как ты ещё существуют. Действительно ин-те-ре-сно. А не думаешь, что тебе попросту перегрызут глотку остервенелые поклонники этой побрякушки за такое немыслимое кощунство, а?
Голос чуть выше, почти визгливо, старая крошащаяся плесень снимет свой наряд и пойдёт новыми ростками, пробураливая тонкими нитями беззащитную и нежную гортань по всему периметру. Сухость чужого голоса с нотками поскрипывания двери, что безнадёжно весит сотни лет на старых и давно проржавевших до неприличия петлях, только забавляет, щекочет внутренний механиз детской глупости и геройской фантазии. Вот тут, совсем близко, вновь тянется лапа непокорным плющом, будто к свету, источнику энергии и жизни. Почти так, вы не в чём не ошиблись, умники. Мягкий, но вскоре переходящий в судорожный шёпоток крови в ушах, внезапно смолкнет, затмившись резким движением над головой. Превычная серость, окаймлённая по краям девственно-белым, граничит с тёмными оттенками всё того же цвета, аккуратно сложенные чешуйчатые лапы, и абсолютная глупость в голове. Ого, соседнее пернатое, троюродный собрат и пища. Неугомонный, постоянно требующий еды птичий желудок заурчит недовольно и капризно-просяще, ударяя кулачками больно больно и гоняя разъедающий желудочный сок. Инстинктивно, мозг мгновенно переключится. Но нет, Хелен всё ещё держит себя в лапах. Просто так - покрасоваться. Краем глаза отмерить расстояние, расчётливо отпрыгнув назад, погрузить острые когти на сантиметр в раскисшую землю, что скоро перестанет быть пристанищем, яркий всплеск крыльев над головой. Быстрее, быстрее, ощущая бесконечные потоки воздуха, привычно бьющие по лёгкому телу. Привыкнув к родной стихии, сконцетрироваться на том, что снизу. Соколиный клёкот предшествующего торжества своему собеседнику, небольшая потеря одной тысячной секунды. Серое голубиное тело смекнёт опасность и трусливо ускорится, но нам не привыкать.

Отредактировано Helen (2011-05-03 16:28:12)

Яркий диск золотого озера, с чётко очерчёнными берегами резко менял свои позиции, то отдавая золото по перьям головы, то подныривая под когтистые лапы, так, что каждая маленькая чешуйка просто растворялась в бесконечных потоках мягкого света, согревающего и пробивающего острым копьём энергии всё тело, на секунду сводя его судурогой от наслаждения своего собственного превосходства над безмолвной жертвой. Тёмные зрачки нездоровой пеленой натянулись на грязное, запыленное стекло глаз, полностью скрыв радужку. Яркие оттенки жёлтого внутри сокращались, поблёскивая янтарём, что плавает в мазуте и неожиданно для всех показывает то одну светлеющую грань, то другую - с мелкими бороздками и царапинами, что разветвляются как замысловатые реки по всему резко отщерблённому склону драгоценного булыжника. Уверенные в своей правоте крылья со знанием дела, шурша какими-то внутренними винтами, рассекая с чуть еле слышным свистом послушную синюю грань, делали свою работу. Хлопок, удар хлыста, всё смешивается в пение ветра о смерти, цель сходит на цепь прямо перед хищником, что распластавшись на две мили сверху, вонзается взглядом в быстро ускользающую, но теряющую над собой самообладание жертву. Несчастное серое тельце балансирует, чуть снижаясь совсем близко, волны ветра поют в ушах нараспев, знакомый голос, о да, а мы и забыли. Успевший порадовать нас своим присутствием вопрос долетает до неимоверно чутких ушей, спрятаных от посторонних глаз.
- Зови меня Хе-е-лен. - последнее слово сорвалось ветром, растянулось прекрасно подготовленным акустически, эхом, мягко осело словно пыль, вниз, растянувшись на целую поляну, а затем исчезнув вовсе, навеки отпечаталось в памяти этого места. И вроде кажется, что клинки направлены совсем точно, безоговорочно тщательный снайперский прицел, пора складывать агрессивные крылья, но внутренний инстинкт берёт своё, заламывает шею назад, закидывает голову, останавливая расклённые поводья. Нельзя же так остаться без знания чужих истин, вернее без знания имени их обладателя. Застопориться на самой коварной секунде, но вскоре плюнув, хоть немного изменив себя (и так бывает), набрать нужное количество метров за одну секунду. В свете яркого весеннего солнца все перья подобно чешуе сложатся воедино, налегая друг на друга. Превосходная работа, птица из воска с привкусом тающего мёда на клыках, да только не сегодня им радоваться наживе, а только бы самой не упустить глупеющею от страха жертву, забивающую себя в рамки неизбежного. Своего неизбежного конца под натиском когтей и клюва охотника.
Умело держит две мили под собой, знающая толк в своём деле. Вытянется птичья шея, пойдут ходуном, небольшие вибрации мышц, секундное напряжение ради длительного удовольствия, нисколько не изящного, но наполняющего каждого плотоядного на этом свете. Лапы конвульсивно, почти до судороги прижмутся к серому брюшку, почувствуют пороги тёплого воздуха, ударяются, но также удачно разрезают, точно ножом по маслу. Летит с неба вытянутый камень, разливаются по нему лучи небесного светила, что зовётся Солнцем, переливаются грани янтаря под отблесками вулканического жерла. Шёпот ветра сойдёт на нет, оставляя время для вальяжных секунд. Точное попадание. Острый клюв резко вонзится в несчастную жертву, пройдёт глубоко, ощущая запах свежей плоти, всё то органическое, приятное на вкус, крошащееся под натиском времён, но между тем составляющее всех нас. Забьётся в предсмертных корчах серая пташка в равнодушных костяных челюстях высокопилотажного воздушного зверя, да смолкнет, обвиснув, замолкнет навсегда.
Краткий момент триумфа, как небольшой экстаз, а между тем удовольствие ради жизни. Можно себе позволить. Кому как не Хелен об этом думать.
Исступленный ритм крови по телу постепенно замедлится, отойдёт уставший мозг от непосильных нагрузок, и вспомнится, что давно пронеслась под нами поляна, что с огромным деревом почти посередине. Величавый дуб, а рядом рыжее существо, чьё имя так и не узнала.

-> озеро

Бортовой журнал идиота-капитана Рагги: идет Спящий знает (так говорили родители - редька знает, кто это) какой день бессмысленного скитания по неизвестным окрестностям, в поисках черт знает чего, но при этом очень нужного, да еще и в роли мамы-папы-старшего брата и, боюсь представить, кого еще. Ситуация ни больше, ни меньше - хреновая. Хотя, ладно, я прибедняюсь - мне это нравится. Я прямо-таки чувствую в себе это новоприобретенное могущество, стращающееся новоприобретенным умением подчиняться приказам. И не важно, что мы еще не разу не проверяли ни могущество, ни приказы - когда-то да придется. О чем я? Ах да, до того, как мысль ушла, я напрямую размышлял о том, что мы давно идем и неплохо бы совершить одно из естественных предназначений живых существ. Поесть, то бишь. Ринга бежал где-то впереди, размахивая хвостом и глазея по сторонам: ему приходится дивиться новому чУдному миру за нас двоих, потому что все остальное приходится обихаживать мне. Я бросил ему вслед, что я скоро присоединюсь и чтобы он никуда не сворачивал, шел прямо по тропе. Конечно же, я не озаботился тем, чтобы проверить, слышит меня малолетний оболтус или нет - он же хотел быть взрослым, вот и должен вести себя соотвествующе.
Сам я тут же свернул с тропы в окрестные кусты, почти сразу припав грудью к земле, собирая все веточки и прочие элементы подстилки белой шерстью. Было все равно, ведь я услышал вожделенное - обед. Совсем неподалеку, шагах в пятнадцати от меня. Я уже вообразил себе, как стучит вкусное маленькое сердечко, перегоняющее теплую, горячую даже кровь по тушке маленького аппетитного жаркого, которое пока еще называется кроликом. Я облизнулся и сделал прыжок. Приземлился я точнехонько на пригорок, да с таким стуком лап об землю, что кролик порскнул прочь из своего убежища, за что и попалтился, повиснув жалкой тушкой в моей пасти. Если здесь водятся кролики, значит неподалеку нечто вроде прогалины имеется точно и...
...И вернувшись на тропу и почти бегом пронесшись на много шагов впереди, я, конечно же, не обнаружил мальца. Разбившие оковы, блин... Я бы эти оковы соединил и прикрутил бы паршивца к своей задней лапе - будет знать, как теряться. Отчаянный вопль поднял с верхушек деревьев стаю птиц. Издав выразительное "пффф!" сквозь кроличий мех, я рванул на звук и действительно оказался на прогалине, исполинское дерево содержащей. Ну и моего "напарника", конечно.
- Что орешь? Я же не кормящая мама, можно и потерпеть, - конечно, я предварительно бросил тушку пред лапы этого маленького чу... да, просто чуда. - Угощайся...